[<shut>]

Домовой. (Т. Луговская)







Собираю книги – и чувствую, как сиротеет дом,

Покрываясь ещё невидимым, но уже твердеющим льдом,

И, озябнув в жару июньскую, глядит домовой с тоской

И обидой – даже не на меня – на род непостоянный людской.

“А ведь вроде ж с тобой душа в душу, и друзья приходили, уютно было им и тепло,

Песни пели, чаи гоняли... И куда тебя, непутёвую, понесло?

Умирала ты здесь, да выжила – а сумеешь ли выжить там?

Ведь сама себе обрываешь корни – не дивись, что плохо листам.

Холоднее там и неласковей, злее ветер, горше зима...

На какую мечту летишь сгореть – и о чём ты плачешь сама?”.



И глядит с укоризной, и в кофту кутается, и губу закусил:

Мол, сказал, что думал, а вот не зря ли, не лишнее ли спросил?



Ну, а мне и горько, и совестно – будто впрямь обманула да подвела,

Развожу руками, оправдываюсь: “Слушай, ты же знаешь, какие дела,

И квартире не хозяйка, и чужая в городе, и страна не моя,

С первых дней здесь – временно, лист сухой, подует ветер – исчезну я.

Славно было с тобой, хороший, пусть же будет тебе теплей,

И прости, что больно, что расстаёмся – а меня не жалей:

Я заточена под холода такие, что не всякий выдержал бы и треть;

Столько дел впереди, что никак нельзя расслабиться, сдаться и умереть;

Ну, а что лечу на свет мечты – так ведь как прожить без огня:

Да, ожоги потом зализывать буду – но искру в себе храня;

А друзья придут – и будут песни, и будет чай шиповниковый да травяной...

Не горюй, ну правда... А то – поехали вместе со мной?”.



Но печально качает он головой, и сквозь слёзы – слышно едва-едва –

Что-то шепчет вослед, но, как ни стараюсь, не разобрать слова.